В Москве убит бывший начальник Путина, выгнавший его из КГБ за
работу на ЦРУ.

30 марта в своей квартире был найден застреленным генерал-лейтенант КГБ Леонид Шебаршин, который ранее был начальником Путина и возглавлял Первое главное управление КГБ СССР (подразделение комитета, ответственное за внешнюю разведку) с февраля 1989 года до августа 1991 года. Шебаршин исполнял обязанности председателя КГБ СССР с 22 августа по 23 августа 1991 года. После этого подал в отставку.

В конце 1999 — начале 2000 в западных СМИ появились данные, что майор Путин был уволен в свое время из КГБ за несанкционированные контакты с офицерами германской внешней разведки БНД и американским ЦРУ, которые дали основание полагать, что Путин был перевербован и работал в КГБ двойным, а точнее тройным агентом.

В начале 2000 года в австрийском политическом журнале News со ссылкой на австрийскую контрразведку была опубликована большая статья о том, что в 1980-х Путин не доплачивал завербованным им австрийским политикам из числа членов парламента Австрии и часть их жалования клал себе в карман, заставляя подписывать расписки для Москвы о получении ими полной причитающейся суммы агентского жалования.

Об этом контрразведке сообщили на допросах сами политики.

Напомним, что Путин использовал свою базу в Дрездене, ГДР, исключительно для поездок оттуда на Запад и шпионской работы в ФРГ, Австрии и Швейцарии. В «братском» гэдээровском Дрездене как таковом делать ему было нечего.

В начале 2000 года австрийская пресса сообщила, что в 1991 году Путин с семьей приехал в Австрию покупать дом в одном сельском населенном пункте, денег на который у него явно не было по его тогдашней зарплате. При этом пресса сослалась на свидетельство бургомистра этого села, с которым о покупке дома говорил Путин.

В прессе приводились фото Путина с семьей, отдыхавших в этом селе и справлявшихся о покупке дома.

Подробная хроника скандала в связи с работой Путина на БНД и ЦРУ по данным австрийской прессы за конец 1999 — начало 2000 приводилась в издававшейся тогда в Питере газете «Наше Отечество».

Главный редактор этой газеты полковник СА в отставке Евгений Щекатихин неожиданно умер якобы от болезни сердца в 2003 году, после того как ФСБ начало преследовать его за правду и таскать на допросы всех подписчиков его газеты (около 800 человек), список которых был отобран у полковника в ходе обыска в его квартире.

До того, как Щекатихин умер «от сердца», он никогда нигде на сердце не жаловался, был здоров и крепок. Никаких сердечных заболеваний врачи у него не обнаруживали.

Генерал КГБ СССР Шербашин застрелился из-за болезни?

В квартире бывшего главы внешней разведки СССР нашли дневник. Последняя запись в нем о тяжелом недуге, она сделана 29 марта.

На месте гибели генерала работают правоохранительные органы

Отставной генерал-лейтенант КГБ Леонид Шебаршин до самого последнего момента сохранял чистое сознание и с военной четкостью фиксировал события своей жизни.

Вместо предсмертной записки оперативники, прибывшие на квартиру к генералу, обнаружили дневник с хронометражем последних мгновений его жизни.

— 29 марта 2012 года 17.15 отказал левый глаз, — прочитали полицейские в записях Шебаршина. — 19.00 полностью ослеп.

Эти слова были написаны ручкой. Следующую запись, последнюю в своей жизни, Леонид Шебаршин вывел на бумаге простым карандашом:

Дежурный по СВР

На дневник Леонид Шебаршин положил очки, оружие и удостоверение ветерана Службы внешней разведки.

После этого по-военному лаконичного прощания ветеран КГБ выстрелил себе в голову. На следующий день, 30 марта, его тело обнаружила пришедшая навестить свекра сноха.

Леонид Шебаршин обнаружен мертвым в своей квартире в элитном доме на 2-й Тверской-Ямской улице столицы днем 30 марта.

По предварительным данным, генерал покончил с собой, никаких следов борьбы в квартире не найдено, — сообщил Life News источник в правоохранительных органах.

После отставки Шебаршин ушел в бизнес

77-летнего генерал-лейтенанта обнаружила его сноха Татьяна П., пришедшая проведать пожилого мужчину.

Войдя в квартиру, Татьяна увидела труп Шебаршина в луже крови. Рядом с телом лежал пистолет.

Татьяна тут же позвонила в полицию, и на место в считаные минуты прибыла оперативно-следственная группа. Также на Тверскую выехал глава столичной полиции Владимир Колокольцев.

Леонид Шебаршин известен тем, что во время путча 1991 года с 22 по 23 августа возглавлял КГБ СССР — это самый короткий срок руководства за всю историю ведомства. А уже в сентябре Шебаршин ушел в отставку.

По предварительной версии, причиной суицида могла стать тяжелая болезнь, которой генерал страдал в последние годы.

Шебаршин служил во внешней разведке с 1962 г. 10 из 29 лет службы рыцарь плаща и кинжала провел за границей: сначала — в Индии, а затем — в Иране, много летал в Афганистан в период военного вмешательства. До своего короткого назначения на пост главы КГБ Шебаршин 2 года возглавлял Первое главное управление Комитета госбезопасности. С 1991 г. в отставке. Через год в свет вышла его книга «Рука Москвы. Записки начальника разведки».

Смерть Шебаршина. Обрублены концы или наоборот всплывут?

Бывший начальник внешней разведки России 77-летний Леонид Шебаршин обнаружен мертвым в своей квартире в доме на 2-й Тверской-Ямской улице в Москве. По предварительным данным, он застрелился. Как сообщил «Интерфаксу» официальный представитель Следственного комитета Владимир Маркин, рядом с телом Шебаршина обнаружен наградной пистолет, из которого он мог застрелиться. Сообщение прессы

В конце позапрошлого года, то есть не сильно давно, мы уже писали, что среди генералалитета россиянской федерации началась эпидемия повальных самоубийств Далее эпидемия только ширилась и вот уже добралась да самых верхов политической власти страны — застрелился не кто иной как бывший заместитель начальника внешней разведкиЛеонид Шебаршин. Начальник внешней разведки СССР (c 06.02.1989 по 22.09.1991). В 1991 году, с 22 по 23 августа, то есть сразу после путча Шебаршин один день возглавлял КГБ СССР. Что эти должности значат? Это значит, что он входил в очень узкую группу лиц из реально высшего руководства СССР. Это не Егор Лигачёв. Человек был посвящён в реальные тайны страны и даже мира, которые сами по себе имеют ценность.

В период с 1987-го по 1991-й годы, то есть когда господин Шебаршин был вторым, а затем первым человеком во внешней разведке СССР, господин Примаков, которого все называют «политическим тяжеловесом», возглавлял ИМЭМО АН СССР. В 1991-м, когда Шебаршин уже возглавлял КГБ, Примаков был первым заместителем председателя КГБ. Директором Службы внешней разведки России Примаков стал с 26 декабря 1991 г. Таким образом господа Примаков и Шебаршин — это фигуры как минимум равнозначные в советско-россиянской табели о рангах, а возможно — господин Шебаршин и поглавнее Примакова был. Но только в отличие от Примакова особо не светился — тихо ушел в отставку, возглавлял какую-то фирму и наверное давал ценные указания не из официального кабинета, а из офиса или из квартиры. Очень вряд ли господин Шебаршин находясь в полном расцвете сил вдруг всё решил похерить и уйти «на покой». И на выжившего из ума старика он тоже никак не похож. Наоборот, он книги даже писал, в которых что ни фраза, то афоризм, где слог покруче чем у юмористов будет. Чего стоит его выражение «русские быстро запрягают, но быстро ездят… не в ту сторону». Сомневаемся, что кому-то до Шебаршина удалось в одной строчке столь точно отразить историю России за последние 200 лет. И тут вдруг по телевизору объясняют, что этот человек взял и застрелился. Что ж, всякое бывает в жизни. Иногда генералы когда стреляются, то по три пули в голову выпускают. Но как «выяснили» РИА Новости — застрелиться у генерала была «убедительная причина»:

Экс-глава советской внешней разведки Леонид Шебаршин накануне своей гибели жаловался на потерю зрения и рассказал, что у него парализовало ногу, рассказала РИА Новости жительница дома, где жил генерал. Тело 77-летнего бывшего руководителя советской внешней разведки генерала Леонида Шебаршина было найдено в пятницу в его квартире по улице на 2-ой Тверской-Ямской в Москве. Там же была обнаружена предсмертная записка. Рядом с телом правоохранители нашли наградной пистолет.»Он вчера сказал, что у него не видит один глаз, и в этот же день, но позднее, пожаловался, что у него отнялась нога», — сказала собеседница агентства. По ее словам, в пятницу она пыталась связаться с Шебаршиным, чтобы отвезти его в больницу. Женщина также рассказала, что супруга разведчика, которая была парализована семь с половиной лет, умерла семь лет назад.

Он, видимо, понимая, что его, возможно, ждет та же участь, как человек военный, решил покончить с собой, не дожидаясь пока его самого парализует», — отметила собеседница.

Таким образом, официальная версия смерти генерала уже практически выдвинута, правда на кого она рассчитана не совсем понятно. Для гражданки соседки, которая давала интервью РИА Новости версия возможно и убедительная. Однако людям, имеющим хотя бы отдалённое представление о системах здравоохранения в ФСБ, история про паралич покажется скорее анекдотом. Это, что называется, полный провал явки. Подобные объяснения как раз и придумывают, чтобы дело провалилось. И в любом случае здесь совершенно понятно, что борьба наверху системы не просто обострилась, а достигла какой-то критической стадии накала если уже даже таких пожилых людей как Шебаршин начали торопить со смертью.

Наверняка он держал какие-то концы в руках. Только вот в таких случаях не совсем понятно, обрублены концы или наоборот гарантированно всплывут.

В пятничном эфире радио АРИ мы как раз обсуждали тему странной смерти генерала и нам в чат один из радиослушателей прислал вот такой текст:

Шебаршина в своих кругах называли дедом. Недавно общаясь с одним из знакомых услышал слова «деда»: «Хочу сказать, Вас ждёт интересное и великое будущее. Поверьте я слов на ветер не бросаю. Мне осталось не так много. И мой уход будет сигналом Вашего начала и конца системы. Будьте внимательны в своих контактах. Ждите настоящее Дело».

Не очень понятно в каком кругу и в каком контексте это говорилось, но определенно можно сказать — похоже что настоящие Дела уже идут в полный рост.

Сторож дома, где жил экс-глава внешней разведки СССР Леонид Шебаршин, рассказал, что в последний раз, когда он его видел, Шебаршин был бодр и на здоровье не жаловался.

Леонид Владимирович Шебаршин испытал непростое детство, военные и голодные годы. Видимо, эти факторы повлияли на дальнейшее упорство в самообразовании и попытке глубоко познать особенности индийской культуры. После окончания факультета международных отношений Шебаршин Леонид Владимирович начал трудовую деятельность в качестве переводчика. Вскоре к нему проявил интерес комитет государственной безопасности, предложив вступить в свои ряды. Мужчина воспринял это за честь, а впоследствии даже был несколько лет во главе внешней разведки.

Детские годы

Детство будущего разведчика и писателя прошло в Марьиной Роще. Его мама, Прасковья Михайловна, после окончания семи классов работала в трудовой артели. Отец Шебаршина, Владимир Иванович, являлся коренным москвичом. Поженились супруги в 1931 году. Спустя четыре года родился Леня, а в 1937 году - его сестра Валерия.

Проживала семья в небольшой комнатке. Часто приходилось ночевать на полу, поскольку места для кроватей не хватало. С началом войны отца призывают на фронт, мать с двумя детьми живет впроголодь. Владимир возвращается с войны живым, устраивается на работу, жизнь начинает налаживаться. Однако в связи с болезнью, вызванной пристрастием к спиртному, в 1951 году отец умирает в возрасте сорока трех лет.

Получение образования

Леонид Владимирович Шебаршин благодаря наставлением отца стремился много читать и учиться. В школе образование давалось без проблем, он лелеял мечту о том, чтобы быстрее помочь своим родным. Школьный аттестат и серебряную медаль Леонид получил в 1952 году. Благодаря награде он мог поступить без экзаменов в высшее учебное заведение.

Изначально Шебаршин стремился освоить специальность инженера и военного летчика. Но, учитывая жесткий отбор по состоянию здоровья, он не проходит медкомиссию. Друзья и знакомые советуют парню подать документы на факультет индийской культуры, что он с успехом и делает. Однако вуз через два года закрыли, а всех учащихся перенаправили на обучение в МГИМО.

Студенческие времена

После того как Леонид Владимирович Шебаршин стал студентом-международником, ему приходилось больше расходовать средств на дорогу, а ведь семья жила максимально скромно. Чтобы как-то продержаться на плаву, юноша подрабатывал ночным грузчиком. После освоения языка урду, он начал заниматься переводами рукописей, что приносило неплохой доход.

До 1956 года студент успешно сдавал экзамены и сессии, занимался переводами, продолжал увлекаться чтением и изучением языков. Вскоре часть группы отправили в Казахстан на сельскохозяйственные работы. Юноша исполнял там обязанности помощника комбайнера. Учащиеся на личном опыте поняли цену хлеба. Там же Шебаршин Леонид Владимирович встретил будущую супругу, Нину Пушкину. Она училась на факультете китайского языка. По возвращении с целины пара вскоре вступила в законный брак. На практику в Пакистан молодые люди поехали как полноценная семья.

Карьера в Азии

Шебаршин Леонид Владимирович, биография которого неразрывно связана с Азией, искусству дипломатии начал обучаться в поселении Карачи. В его обязанности входил перевод бесед и помощь послу. С женой они жили в небольшой сырой комнате, которой были очень рады. Первенец четы, Алексей, родился в 1959 году. Через некоторое время младший сотрудник получает повышение (должность атташе), его специализацией становится внутренняя политика Пакистана. В 1962 году семья возвращается в Москву.

За время, проведенное в Азии, Леонид Владимирович Шебаршин существенно вырос в профессиональном плане, дослужившись до должности третьего секретаря, и это в неполных тридцать лет. В столице СССР будущий разведчик занимается вопросами Юго-Восточной Азии. В основном это скучные официальные встречи, составление различных бумаг и документов. Такая работа не очень радовала мужчину. Вскоре он получает предложение от КГБ о сотрудничестве и принимает его.

Обучение в разведшколе

Первые специализированные навыки на новом поприще будущий командир внешней разведки получал в сто первой разведшколе. Одновременно с ним обучались еще пять специально отобранных человек. Здесь Шебаршин приобретал знания в совершенно новых дисциплинах, тренировался выявлять источник наблюдения, поддерживать тайную связь с агентами и анализировать ошибки в регулярных отчетах.

Такая работа требовала собранности, отличной физической, моральной подготовки и нестандартного мышления. Еще во время обучения Шебаршин разработал схему проведения одной из операций, которая впоследствии была отмечена специальной премией. Подобная тактика не раз применялась и оправдала себя на все сто процентов. В 1963 году семья Леонида получила квартиру, еще спустя год родилась дочь Татьяна, которая ушла из жизни всего в 19 лет от болезни, успев родить сына.

Служба в КГБ

Леонид Владимирович Шебаршин, биография, цитаты которого в дальнейшем связаны с различными политическими и разведывательными событиями, многие из которых были рассекречены, в начале карьеры на посту офицера КГБ был отправлен во внутриполитический отдел посольства СССР в Пакистане. В 1968 году он успешно проходит переподготовку в спецшколе, после чего становится заместителем резидента государственной безопасности в Индии, впоследствии он руководил там же агентурным составом.

Руководителем главного управления КГБ Шебаршин стал в восемьдесят девятом. Этот пост он занимал два года. Период известен сложной экономической ситуацией в стране, активным началом перестройки и пересмотром отношений между СССР и Западом. После развала Союза офицер подает в отставку, занимается написанием книг и афоризмов.

Шебаршин Леонид Владимирович: книги

Ниже приведены литературные произведения бывшего начальника КГБ, а также годы их выпуска и особенности сюжета.

Первая серия произведений выходит в 1996 году. Она включает в себя биографические факты, мемуары, политические и документальные обзоры. Книга получила название «Рука Москвы. Секретные миссии».

Кроме того, следует отметить такие произведения Леонида Владимировича:

1. Биографически-документальный очерк «Из жизни начальника разведки» (1997 год).
2. "Записки начальника разведки. Рука Москвы" (2002 г.).
3. В 2012 году выходит книга «Хроника Безвременья», труд «Разведка от расцвета до развала» и сборник актуальных афоризмов.
4. В том же году вышла еще одна книга этого автора в разделе «Трагедии Советской истории» под названием «Последний бой КГБ».

Шебаршин Леонид Владимирович: афоризмы

• "Россию не оставят зарубежные друзья, пока у нее есть, что грабить".
• "Российское КГБ бессмертно. Умирают лишь его названия".
• "Русское чудо заключается в том, что экономику уничтожили, а простые люди все живут".
• "В прошлое мы смотрим со стыдом, в будущее - со страхом".
• "Большинство ушло в политику, потому что это более выгодное дело, чем обычный грабеж".
• "У человека - лицо, а у политика - имидж".
• "Свой народ висит неподъемным бременем на шее российской власти".
• "Права личности надежно у нас защищены. Беззащитна же сама личность".
• "В СССР бизнес приравнивался к преступлению, в России преступление превратилось в бизнес".
• "Советская власть медленно опускалась к воровству. Демократия же с него начинается".
• "Непонятная ценность - это время. Чем меньше его остается, тем оно дешевле".
• "Жизнь коротка. Нужно ли тратить время на поиск ее смысла?"

Это всего лишь небольшая часть оригинальных, емких и актуальных афоризмов от Леонида Владимировича Шебаршина.

Уход из жизни

Бывшего офицера комитета государственной безопасности обнаружили без признаков жизни тридцатого марта 2012 года на квартире по адресу: ул. 2-я Тверская-Ямская в Москве. Генерал и бывший руководитель застрелился из наградного оружия. На тот момент ему исполнилось семьдесят семь лет. Рядом с телом была найдена предсмертная записка с телефоном дежурного по службе внешней разведки.

Некоторые соседи и товарищи предполагают, что такой поступок Леонида Шебаршина связан с ухудшением его здоровья. Дело в том, что генерал не видел на один глаз, а в тот роковой вечер ослеп полностью. Кроме того, его супруга длительное время находилась парализованной, ушла из жизни за семь лет до гибели мужа. Видимо, он не хотел повторить такую участь и, как военный человек, решил покончить с собой.

Заключение

В своих воспоминаниях Леонид Владимирович заявлял, что его душа всецело принадлежит разведке. Он прошел службу на этом поприще от младшего лейтенанта до генерала и начальника Внешнего разведывательного департамента. Уйдя в отставку, офицер написал несколько книг и сборник афоризмов.

Был не только настоящим чекистом, но и мастером крылатых фраз Шебаршин Леонид Владимирович. Где похоронен этот удивительный человек? Местом погребения генерала стало Троекуровское кладбище. Пятого апреля 2012 года состоялась панихида, в которой приняли участие сослуживцы, друзья и коллеги офицера.

Леонид Владимирович Шебаршин (1935-2012) — деятель советской разведки, генерал-лейтенант, начальник внешней разведки СССР (1989—1991), и.о. председателя КГБ СССР (с 22 по 23 августа 1991 года). Ниже размещен фрагмент из книги мемуаров Леонида Шебаршина "Реквием по Родине".

Август девяносто первого

Скольжение по крутому склону завершилось: страна, комитет, разведка, власть ухнули в какую-то пропасть и находятся в состоянии свободного падения. Сегодня 22 августа. Вчера вернулся из Крыма Горбачев. В аэропорту Внуково-2 его встречала не вполне обычная публика - не было членов Политбюро, не было вице-президента и членов Президентского совета. Привычные подтянутые фигуры сотрудников «Девятки» терялись в пестрой толпе людей в военной форме и в штатском, вооруженных автоматами и пистолетами. Толпа была радостно возбуждена и изрядно пьяна. Сам Президент и Генеральный секретарь ЦК КПСС, пожалуй, впервые появился на народе в необычном виде. Спускаясь по трапу самолета, он приветливо, но вяло помахал рукой встречавшим, улыбаясь неуверенной, то ли усталой, то ли виноватой улыбкой. К трапу подкатил огромный президентский ЗИЛ, распахнулась тяжелая бронированная дверь.

«Это чья машина, - неожиданно спросил президент. - «Девятки»?» - и, услышав: «Да, Михаил Сергеевич, «Девятки», - сделал широкий жест, как бы смахивая с летного поля и ЗИЛ, и всю свою охрану: «На «Девятке» не поеду!» Толпа встречавших одобрительно загудела, кто-то хихикнул. Представление начиналось прямо у трапа, но, к сожалению зрителей, продолжения не последовало. Нерастерявшиеся охранники моментально подогнали «Волгу», президент плюхнулся на заднее сиденье, и неряшливый, перемешанный кортеж под вой сирен и мелькание красных и синих фонарей помчался по направлению к Кремлю. В это же время другой дорогой увозили Крючкова, Язова, Бакланова - вчерашних ближайших сподвижников президента, арестованных за попытку организации путча. <...>

Но Горбачев еще не успел отдохнуть от перелета из Крыма, как по Москве, а затем по миру пошли слухи, что президент едва ли был просто беспомощным, изолированным в Форосе свидетелем происходящего. Пока советские публицисты и политики принюхивались к обстановке, пытались понять, в какую сторону подует ветер, их западные коллеги сразу же стали намекать, что автором спектакля мог быть сам Горбачев, находившийся в крайне сложной ситуации. Это повод для размышлений: то, что происходило на наших глазах с 19 августа по вчерашний день, выглядит совершенно нелепо. Мне вполне понятно, какими мотивами руководствовались «заговорщики», решаясь на столь отчаянный шаг. Я неплохо знаю Крючкова, много общался с генералом Варенниковым, маршалом Ахромеевым, Олегом Дмитриевичем Баклановым и совершенно убежден, что это честные, бескорыстные люди, патриоты своей страны, доведенные до отчаяния.

Мне кажется, что я в состоянии видеть причину их неудачи. Эти люди замкнулись в узком кругу единомышленников, подогревали свои эмоции, закрывали глаза на все, что не укладывалось в их концепции, и оказались не в состоянии оценить действительные настроения общества. До сих пор вся политика в Советском Союзе делалась в кулуарах, главным орудием в борьбе за власть была интрига. Ситуация полностью изменилась за последние два-три года, но это осталось не замеченным Крючковым. Это коренная причина неудачи. Даже если бы ГКЧП выжил, его успех был бы недолговечным: «заговорщики» пытались остановить движение истории, а не встать во главе его. <...>

Я перебираю несколько деловых бумаг, лежащих на столе. Еще пять дней назад они казались важными и интересными; возможно, такими они и будут еще через несколько дней. Сегодня же поражает их неуместность, разрыв с реальностью. Тем не менее механизм не должен останавливаться, люди должны быть заняты делом. Пишу на бумагах пространные резолюции, прошу помощника без задержки передать их по назначению, тревожу начальников подразделений вопросами по интеркому. Импульсы, идущие сверху, немедленно расходятся по всей огромной Службе, подбадривают людей. Телефонный звонок. Это аппарат СК, спецкоммутатор, которым пользуется только самое высокое начальство, в списке его абонентов всего лишь человек 30, в их числе начальник разведки.

Женский голос:
- Леонид Владимирович? С вами говорят из приемной Горбачева. Михаил Сергеевич просит вас быть в приемной в 12 часов.
- А где это?
Женский голос вежливо и четко, без тени удивления объясняет:
- Третий этаж здания Совета Министров в Кремле, Ореховая комната.
- Хорошо, буду! <...>

У подъезда здания Совмина паркуются два огромных ЗИЛа. Это прибыл начальник Генерального штаба генерал армии М.А. Моисеев, который тоже направляется в Ореховую комнату. Там уже много людей. Мы с Моисеевым успеваем коротко ругнуть наших бывших начальников за глупость, то есть деяние более тяжкое, чем преступление или ошибка, но продолжить разговор не удается - в приемную входит президент, пожимает руки всем присутствующим и отзывает меня в пустующий соседний зал заседаний.

За закрытыми дверями происходит недолгий разговор. «Чего добивался Крючков? Какие указания давались комитету? Знал ли Грушко?» Отвечаю, как на исповеди, моя неприязнь к Горбачеву куда-то испарилась. Рассказываю о совещании у Крючкова 19 августа. «Вот подлец. Я больше всех ему верил, ему и Язову. Вы же это знаете». Согласно киваю. В отношении Грушко говорю: «Не знаю, возможно, он знал». (Немного позже приходит мысль: а, кстати, почему президент так уверен, что я не был причастен к крючковским делам? Или проверял, что мне известно и что неизвестно?)
- А кто у вас начальник пограничников?
- Калиниченко Илья Яковлевич.
- Как они меня окружили, стерегли. Был приказ стрелять, если кто-либо попытается пройти через окружение.

Пытаюсь сказать словечко в защиту Ильи, человека, не способного на злодейство, но президент пропускает это мимо ушей. Горбачев говорит, что он временно возлагает на меня обязанности председателя комитета: «Поезжайте сейчас, созовите заместителей председателя и объявите им это решение». Одновременно он дает указание, чтобы я и мои коллеги подготовили отчеты о своих действиях 19-21 августа. Отчеты следует направить лично президенту в запечатанном конверте.

Михаил Сергеевич выглядит прекрасно. Он энергичен, оживлен, говорит коротко и ясно, глаза блестят. Именно так должен выглядеть человек, хорошо отдохнувший на берегу ласкового теплого моря, но никак не вырвавшийся на свободу узник. Есть в нашем мире вещи неизменные. Одна из них - повадки царедворцев. Проходя через Ореховую комнату, руководитель КГБ, то есть личность в нынешней обстановке, несомненно, подозрительная, видит дружелюбные, теплые улыбки, символические рукопожатия из дальних углов. На всякий случай…

Собираю своих коллег, объявляю указание президента. Вопросов ни у кого нет. Надо обсудить, что делать. Договариваемся собрать совещание руководящего состава КГБ завтра, а на нем определим срок и содержание заседания коллегии. Коллегию надо проводить как можно раньше. Создаем официальную комиссию по расследованию деятельности КГБ в дни путча. По предложению Грушко назначаю главой комиссии Титова. В глазах Грушко, потухших и отрешенных, мелькает огонек надежды, они с Титовым старинные друзья. Титов будет хорошим расследователем, но позволят ли ему остаться во главе комиссии? Это вопрос. <...>

Звонок. Голос Горбачева: «Я подписал указ о вашем назначении временно исполняющим обязанности председателя КГБ. Работайте!»
Почему у меня ни три часа назад, ни сейчас не мелькает даже мысли о том, что надо было бы отказаться от назначения? Привычное - ни от чего не отказываться? Дисциплина? Привычка повиноваться старшим, тем более что здесь распоряжается моей судьбой сам президент? Все это есть. Но появляется и чувство, которое мне самому неприятно, я пытаюсь отогнать его, но оно уходит не сразу - чувство тщеславия: я, потомок сапожников из Марьиной Рощи, недавний пеший боец разведки, оказался во главе Комитета государственной безопасности. Слаб человек. «Суета сует и томление духа…»

К становящимся уже привычными докладам («пытаются бить окна…», «милиции нет…», «призывают скинуть памятник…») добавляется волна телефонных поздравлений с новым назначением. Кое-кто искренне доволен (я уверен в своих друзьях), кое-кто отмечается на всякий случай. Надо отвечать, благодарить… Жизнь становится все невыносимее. Толпа на площади растет. Окна кабинета выходят во двор, глухо доносится уличный шум, мне не видно, что происходит вокруг здания, но ситуация знакома. Десяток лет назад в Тегеране приходилось сидеть в осаде, командовать защитниками, слушать рев толпы, звон разбиваемых стекол, выстрелы, тяжелые удары в двери… Но теперь все это происходит в самом центре моего города, на Лубянке, а не в Тегеране, и помощи здесь, как и там, ждать неоткуда. Тогда нас осаждали люди, прикидывавшиеся фанатиками-мусульманами, теперь прут те, кто прикинулся демократами.

Шульгин при виде толпы, хлынувшей в Зимний дворец, страстно мечтал о пулеметах. Я знаю, что стрелять нельзя и не стоит. Нас окружает митинговое пушечное мясо, а те, кто заваривает кашу, предпочитают держаться подальше от горячих точек. У меня в кабинете появляются два российских депутата - Илья Константинов и Леонид Гуревич. Если толпа начнет вести себя буйно, они намерены ее урезонивать. Пьем чай, курим, говорим о политике и жизни. Собеседники кажутся мне людьми весьма разумными и совестливыми, с такими комитет должен был говорить намного раньше, мы нашли бы общий язык.

Доложили, что с какой-то машины в проезде Серова, то есть рядом с комитетом, бесплатно раздают водку. Любой бунт в России совершается с помощью водки, это очень опасная вещь. Прошу немедленно проверить. Через несколько минут разочарованный голос сообщает, что сведения не подтвердились, водку не раздают. Ситуация постепенно проясняется. На площади не буйная толпа, а организованный митинг. Всем распоряжается молодой и многообещающий политический деятель Станкевич, милиция появилась и приглядывает за порядком, идет подготовка к демонтажу памятника Ф.Э. Дзержинскому. У нас на Лубянке локальный очаг напряженности. В стране бушует политическая буря, КПСС в панике отступает, власть уже перешла в руки Ельцина. Неожиданный шаг делает Горбачев - заявляет о своей решимости оставаться вместе с партией (неужели не успел посоветоваться с Александром Яковлевым?), говорит, что верит в социализм и Октябрьскую революцию. Что-то не верится, но если Горбачев искренен, это мужественное заявление. Дежурный приносит сводки радиоперехвата - Служба действует.

Главный эксперт по КГБ Калугин вещает на волнах Би-би-си:
- Роль и участие КГБ в организации этого путча очень велика, хотя я думаю, что главным организатором все-таки была другая фигура. Скорее всего, это был Лукьянов.
Не удержался бывший генерал и донес-таки на человека, чем-то ему не угодившего. Но что это? Не прошло и часа, как Калугин говорит той же Би-би-си:
- КГБ фактически выступил в качестве главного организатора антиконституционного заговора. Так что я бы сейчас на месте президента не только расформировал КГБ СССР, а подверг аресту его руководителей.

Ваша бы воля, господин Калугин. Вы не аресту, а пыткам бы подвергли своих бывших коллег, а потом бы их расстреляли, правда? Трудно быть новообращенным демократом, приходится сдерживать природные инстинкты, ограничиваться доносами и советами, но, кто знает, дальше может стать посвободнее. Звонки утихают, личный состав давно отпущен по домам, кабинеты и сейфы опечатаны. Приказ не уничтожать документы был отдан еще в середине дня, но проверять его исполнение я не собирался, и если что-то и ушло в печки или канализационные трубы, то не мне об этом жалеть.

Иду подземным переходом в старое здание, в кабинет на пятом этаже, выходящий окнами на площадь. По просьбе организаторов митинга были включены прожекторы на комитетском доме - помогаем готовить собственную экзекуцию, но площадь освещена слабо. Кольцом на некотором отдалении от статуи Дзержинского стоят люди, 15-20 тысяч. Говорят речи, выкрикивают лозунги, нестройным хором начинают петь песню про Магадан. Станкевич стоит у микрофона, поэтому его приятный, но плохо поставленный тенор летит над общим шумом. Дирижер он неважный, и хор сам собой разваливается, хотя расставаться с песней о чьих-то мученических судьбах толпе не хочется. Других, приличных случаю песен, видимо, не находится, и музыкальная часть вечера заканчивается.

Тем временем два мощных автокрана примериваются к чугунному монументу. На плечах Дзержинского сидит добровольный палач, обматывающий шею и торс первого чекиста железным канатом. Палач распрямляется, подтягивает свалившиеся штаны и делает жест рукой: «Готово! Можно вешать!» Скорее всего, какой-то монтажник… Разумеется, не Станкевичу же самому набрасывать петлю, всегда были распорядители и были исполнители… Гражданская и публичная казни - дело для России не новое. С монументом все выглядит масштабнее и немного не по-настоящему, но когда дело дойдет до живых людей, масштабность будет придана с помощью телевидения. Будет даже интереснее, ведь памятник не меняет выражения лица, все происходящее для него - это сон, мелочная суета тех, кому еще предстоит раствориться в вечной тьме. «Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое»; но это уже было в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, кто будет после». Но толпе да и мне сейчас не до Екклесиаста, толпа поглощена зрелищем…

Заставляю себя смотреть, эту чашу надо испить до дна. Испытываю ли горе? Нет. Все происходящее закономерно - расплата за близорукость, за всесилие и корыстность вождей, за нашу баранью, бездумную натуру. Конец одной эпохи, начало другой, скрип колеса истории. Краны взревели, радостно зашумела толпа, вспыхнули сотни блицев. Железный Феликс, крепко схваченный удавкой за шею, повис над площадью, а под чугунной шинелью обозначилась смертная судорога чугунных ног. Не за то дело отдали первую, земную жизнь, Феликс Эдмундович? Посмертно ответили за прегрешения потомков? В зданиях КГБ в бесконечных коридорах пусто, тихо, глухо. Внутреннюю охрану я распорядился снять еще днем.

Больше здесь делать нечего. Машина в гараже, ворота которого заблокированы. Дежурный вызывает автомобиль, заблудившийся днем в городе. Ночной город холоден, неприветлив, равнодушно смотрит на меня пустыми темными окнами. Я родился, вырос, жил в этом городе. Этой ночью я чувствую себя здесь столь же чужим, как в Тегеране. Город одержим бесом, заснувшим до рассвета тяжким сном. Прошедший день не дал ответа ни на один вопрос. Ну что ж, придется подождать. Узнать будущее так же просто, как и разобраться в прошлом, - надо иметь терпение и ждать. На даче ждет обеспокоенная Нина. Она, разумеется, знает о моем назначении, и оно ее не радует.

Как ты думаешь, это надолго?
- Думаю, на несколько дней… <...>

В 8 часов я в своем кабинете на Лубянке. Совершенно очевидно, что без председательского пульта прямой связи справляться с комитетом, даже временно, невозможно. Надо мной тяготеет груз традиций: исполняющий обязанности никогда не занимает кабинет начальника. Видимо, дело здесь не только в скромности, но и в глубоко запрятанном суеверии: раньше времени сядешь в кресло и сглазишь, спугнешь удачу, не достанется оно тебе. Будь момент менее драматичным, я остался бы за своим привычным столом и с помощью дежурных справился бы с телефонами и посетителями, но сегодня не до приличий и не до суеверий, надо выплывать самому и спасать комитет, надо действовать. Линию поведения подскажет обстановка. <...>

Когда-то мы были «щитом и мечом» власти. Этой власти уже нет, а без опоры на власть государственная безопасность беспомощна. Она отнюдь не была государством в государстве, самодовлеющей силой с особыми политическими интересами. Начальник Следственного управления докладывает, что сторонники Новодворской собираются штурмовать Лефортовскую тюрьму, чтобы освободить свою предводительницу. Это имя мне известно, я видел Новодворскую по телевизору, она прочно ассоциируется у меня с истерической частью политического спектра. Часть эта, к сожалению, довольно обширна.

Вот те на! А разве она у нас?
- У нас.
- А что делать?
- Освободить.
- Кто может распорядиться об освобождении?
- Вы сами.
- Выпускайте!

Получается как у бойскаута: ни одного дня без доброго дела, узницу вызволил из заточения. В 10.30 начинается совещание руководства КГБ: члены коллегии, начальники управлений, консультанты председателя - всего человек 35. Время дорого, мне не хочется, чтобы каждый выступающий рассказывал о политической ситуации, как это обычно происходит на любом совещании. Спрашиваю, все ли видели сегодня с утра площадь Дзержинского. Да, все видели, вопросов об обстановке вокруг КГБ нет, ясность полная. Теперь надо попытаться внести ясность в главный вопрос - как жить дальше.

Сразу же приходим к согласию, что необходимо запретить деятельность партийных организаций в системе госбезопасности. Ни одного голоса против, ни одного воздержавшегося, секретарь «большого парткома» Н.И. Назаров (бывший работник ЛГУ) тоже «за». Тут же готовится приказ по КГБ и циркулярная телеграмма: конец партийной организации. Шаг неизбежный, но запоздавший на несколько недель, если не месяцев. Десятками лет нам внушали, а мы, послушные ученики, усердно повторяли, что органы КГБ - это вооруженный отряд партии. Последние три-четыре года мы пытались делать вид, что и лозунга такого не было, а теперь распрощались с некогда руководящей силой нашего общества при самых печальных обстоятельствах. Одна из самых сильных сторон русского человека - крепок он задним умом.

Вопрос о департизации закрыт, но стратегическая линия пока не вырисовывается. Выступающие говорят о необходимости структурной реорганизации, о мерах по защите агентуры и архивов, недопустимости резкого сокращения штатов, ненужности и обременительности войск, недавно включенных в состав КГБ. (Кстати, это еще одна загадка: почему Крючков не приводил в действие эти силы, хотя, казалось бы, они и были бы полезны именно в таких ситуациях, как 19 августа?) Сегодняшний разговор был бы уместен несколько месяцев назад, сейчас он не имеет отношения к ситуации. Непрерывно поступает информация о том, что на площади собирается толпа, что раздаются подстрекательские призывы штурмовать КГБ, в городе опечатывают райкомы КПСС и находящиеся в тех же зданиях районные отделы КГБ, что милиции по-прежнему нет.

Принимаем обращение к президентам СССР и РСФСР с просьбой не допустить противоправных действий толпы в отношении КГБ и его сотрудников. Кто-то предлагает в этом обращении намекнуть, что офицеры КГБ вооружены и не следует доводить их до отчаяния. Нет, эта фраза не пойдет - сила не на нашей стороне, нет смысла показывать кулак, если нет возможности ударить. Обращение срочно отправляем в Кремль и продолжаем дискуссию. Тон заседания - разговор обеспокоенных коллег и единомышленников - резко меняет выступление заместителя Председателя КГБ РСФСР Поделякина. Совсем недавно он был одним из нас, возглавлял КГБ в Башкирии. Сейчас он представляет победившую сторону и, видимо, вдохновлен своей причастностью к ее верхам.

Поделякин поднимается во весь свой небольшой рост, его лысина покрывается красными пятнами (мелькает мысль: ведь этот человек всех нас просто ненавидит!). Он сразу же берет быка за рога, вернее, всех нас за горло. Напористо, жестко, с чувством огромной внутренней убежденности Поделякин говорит, что совещание уходит в сторону от самого главного вопроса - о кадрах. Надо немедленно вывести из состава коллегии тех, кто активно участвовал в деятельности ГКЧП. Известно, что первый заместитель Председателя КГБ СССР Г. Агеев, например, давал указание шифроорганам не пропускать телеграммы КГБ РСФСР. Возразить нечего, Агеев такое указание давал. Он сидит здесь же, молча глядя в стол, слушает обвинителя Поделякина. Да и многие другие чувствуют, что виноваты не виноваты, а отвечать придется.

Поделякин внес в дискуссию тревожную, персональную нотку - традиция чисток и расследований, оказывается, жива в наших душах. Звонит Горбачев, дает задание установить владельца телефона, чей номер он мне диктует. Президент не объясняет, чем вызвано указание. Я отзываю в сторону начальника Управления правительственной связи А. Беду, он исчезает из кабинета и через несколько минут возвращается с информацией: телефон внутреннего коммутатора Министерства обороны, установлен в кабинете полковника такого-то. Из комнаты отдыха звоню президенту, передаю информацию. Дополнительных вопросов он не задает. Совещание продолжается. Создаем группу, которая должна подготовить заседание коллегии, по инерции говорим о своих проблемах, но всем ясно, что Поделякин прав: главным будет вопрос о судьбе каждого из нас, и решать его будем не мы. Вновь звонит телефон прямой связи с президентом. Голос Горбачева: «Появитесь у меня через полчаса!»

Ехать в Кремль приходится окольными путями. Площадь забита радостной, возбужденной толпой. В 14.00 я в той же приемной на третьем этаже, где побывал вчера. Мне поясняют, что заседает Государственный совет - президент Союза и главы республик. В приемной ожидает вызова Моисеев - подтянутый, строгий пятидесятилетний генерал армии. В соседней комнате, куда мы заходим вместе с Моисеевым, нам ласково улыбается человек в форме генерал-полковника авиации - Е. Шапошников. В зал заседаний вызывают Моисеева. Он выходит через полминуты, внятно, ни к кому не обращаясь, говорит: «Я больше не заместитель министра обороны и не начальник Генерального штаба». Делает два шага к окну, молча глядит на зеленые крыши кремлевских зданий. Никто не произносит ни слова. Поворот кругом - и четким солдатским шагом уходит генерал армии Моисеев из высших сфер. Всей душой я желаю ему стойкости и спокойствия.

Вызывают меня. За длинным столом (за ним раньше собиралось Политбюро ЦК КПСС) Горбачев, Ельцин, руководители республик. Кажется, мимолетно улыбнулся Назарбаев - я познакомился с ним на последнем партийном съезде и приглашал выступить перед офицерами ПГУ. Он принял приглашение и произвел на аудиторию сильное впечатление глубоким и трезвым взглядом на нашу действительность. Лица всех сидящих за столом знакомы, но раскланиваться и отвлекаться некогда. Президент коротко говорит: «Я назначаю Председателем КГБ товарища Бакатина. Отправляйтесь сейчас в комитет и представьте его». Товарищ Бакатин, оказывается, здесь же, в зале заседаний. Испытываю такое облегчение, что начинаю широко улыбаться: «Большое спасибо! Сегодня ночью буду спать спокойно».

Улыбаюсь я напрасно. Президент руководит государством, ему не до улыбок, он говорит: «Спать спокойно еще рано». Зловещий оттенок этого замечания доходит до меня не сразу. Прежде чем выйти, слышу, что Ельцин собирается ехать на Лубянку, урезонивать собравшийся народ. Это значит, что наш вопль о помощи дошел до президентов. Да, мое командование комитетом оказалось чрезвычайно коротким, пожалуй, это рекорд в истории советской госбезопасности. Соблазнительным видением мелькают перед взором ясеневский лесок и кабинет начальника разведки, который отсюда уже не кажется ни темным, ни мрачным. Там моя стихия, а не на Лубянке.

Выходим вместе с Бакатиным. Он приглашает меня заглянуть в его кабинет и выпить по чашке кофе. Кабинет, оказывается, на том же третьем этаже - уютное помещение с высоченным потолком, старомодная тяжелая мебель, стол под зеленым сукном, миловидная женщина-секретарь. Вадим Викторович приветлив, раскован, добродушно и полушутя сетует на новое назначение. Договариваемся, что к 15.00 я соберу руководящий состав комитета, а Бакатин к этому времени прибудет в председательский кабинет. Дорогу он знает. В приемной председателя толпятся мои беспокоенные коллеги: я позвонил дежурным из машины и попросил собрать руководство, нет обычных шуток и разговоров. Бакатина многие знают, и репутация у него в комитетских кругах не самая лучшая.

«Прибыл, поднимается…» - дает сигнал охрана. Распахивается дверь лифта, и перед собравшимися появляется новый председатель. Есть в этой сцене что-то чуточку театральное, и мне даже показалось, что новый начальник как бы поглядывает на себя в невидимое зеркало. Бакатин приглашает всех в кабинет, и, пока мы движемся унылой и робкой вереницей, у меня в голове мелькает ненужная мысль: «А не играл ли Бакатин в молодости в любительских спектаклях, как Михаил Сергеевич?» Ну, не будем спешить, не будем судить по внешности - у партийных работников много обличий, они будут раскрываться со временем…

Председатель раскован, прост. Его первые слова: «Я человек не военный. Вот даже воротничок как-то не так застегнут», - произнесенные задушевным тоном, могли бы настроить на лирический лад. К сожалению, среди собравшихся нет женщин лирического возраста. Здесь сидят не очень молодые, попавшие в серьезные неприятности люди, и легкий, даже немного шутливый тон начальника никого не вводит в заблуждение. Ситуация начинает повторяться - победившая сторона разговаривает с побежденными. Начало положил Поделякин. Председатель сажает меня по правую руку, и вновь лица коллег осветились улыбками в моем направлении. А разве я сам не улыбался бы человеку, которого таким образом отличают? <...>

Заходит речь о кадровых изменениях. «Вот и первый заместитель у нас есть», - раскованным жестом председатель показывает в мою сторону. Моментально срабатывает рефлекс: я громко и категорически протестую: «Нет, я не согласен!» (Нет, я не согласен, уважаемые товарищи начальники! Хватит, я отказываюсь быть бессловесной шахматной фигуркой в ваших коварных руках! Я буду играть по своим, а не вашим правилам.) Я задерживаюсь после совещания и еще раз твердо заявляю, что быть первым заместителем председателя я не хочу и не буду, «…а то приму решительные меры».
- Какие же? - любезно спрашивает Бакатин.
- Совершу государственный переворот!

Шутка глупая, но она помогает завершить тягостный для меня разговор. Бакатин предлагает мне продолжать заниматься текущими делами комитета, пока он быстро освоится с обстановкой. Кстати, обстановка…
- Там сторонники Новодворской пытаются лезть в здание через окна второго этажа.
Внизу решетки…
- Если влезут, выбрасывайте их к чертовой матери! День продолжается. Бакатин брезгливо обходит кресло, в котором сидел Крючков, и пристраивается за длинным столом. Я иду к себе, отвечаю на непрерывные телефонные звонки, пью чай, курю. Напряженность спадает, удается поглядывать на экран телевизора. Там происходит действо, заставляющее сжиматься сердце даже у человека, не питающего симпатий к Горбачеву. Его привели на заседание Верховного Совета России, и там ликующие победители измываются над президентом Союза. Горбачев растерян и жалок, Ельцин радостно мстителен. Талантливые бунтари продолжают сметать все то, что было создано трудом добросовестных простаков. Бунтари в зале, простаки на улицах, на заводах, на полях, они продолжают работать.

День тянется к концу. Такой вот получился зигзаг в линии судьбы служивого человека, незамысловатой, как траектория полета пули. Когда-то какая-то неведомая сила выстрелила мной по неведомой мишени. И вот теперь пуля на излете. Она начинает что-то соображать сама. Черная «татра» легко бежит по ночной Москве, выныривает на темную кольцевую дорогу, взвывает, прибавляет скорость - я еду домой, в Ясенево. Чувство облегчения от сброшенного бремени, тревога за будущее, беспокойство за себя и за Службу. Мысли отрываются от сегодняшнего дня, пытаюсь осмыслить все происходящее со мной и вокруг меня. Не только этот странный путч, не свое неожиданное вознесение и столь же внезапное низвержение. Это всего лишь суета, томление духа, жизни мелочные сны… Что будет с разведкой завтра, когда будут востребованы новой властью ее возможности, когда и как начнет она служить новой России? Это трудные вопросы.

Однако, когда речь идет о будущем, человеку свойственно, думая о худшем, рассчитывать если не на лучшее, то хотя бы на сносное. Естественно, всегда присутствует ни на чем не основанная, многократно подводившая уверенность в разумности участников исторического процесса, их способности этим процессом управлять. Меня же неизмеримо сильнее мучит, доводит до бешенства вопрос не будущего (все в руке Божьей), а настоящего и не столь отдаленного прошлого. Я чувствую себя беспредельно униженным, обманутым и ограбленным, бунтуют остатки человеческого достоинства, возмущенного надругательством над ним. Ведь не только для того я жил, чтобы сытно есть и сладко пить. Я считал себя в меру образованным, в меру разумным, в меру порядочным человеком. Казалось, что так меня и мне подобных воспринимают и другие.

56 лет - немалая жизнь. В ней были война, голод, теснота, бедность, смерти ближних, обстрелы и осады, разочарование в людях и в себе - обычный набор обычного русского человека моего поколения. Не о чем особенно горевать и нечему особенно радоваться. Но зачем же меня так часто и так гнусно обманывали люди, которым я обязан был верить, зачем же меня заставляли обманывать тех, кто был обязан и хотел верить мне? Перечень предательств и лжи тягостен, но совершенно необходимо изложить его, вытвердить на память хотя бы для того, чтобы никому не позволить еще раз насмеяться надо мной, над дурацкой верой в порядочность власть имущих.

Нас предали первый раз, когда заставили поверить в полубожественную гениальность Сталина. Мы были еще слишком молоды для цинизма, для того, чтобы подвергать сомнению мудрость старших. (Может быть, идиотом был только я? Имею ли право обобщать? Уверен: имею.) Я и мои сокурсники плакали в марте 1953 года настоящими горькими слезами. Умер Сталин, черная туча грядущих горестей надвинулась на страну и на нас, ее бедных детей. Мы были слишком неопытны, чтобы за траурной пеленой разглядеть лихорадочный блеск глаз одержимых жаждой власти соратников и наследников «вождя всех времен и народов». В 1956 году нас стали заставлять поверить в то, что Сталин был преступником (не просто знать, а поверить), что все, во что нас раньше, совсем недавно заставляли верить те же самые, сегодняшние вожди, - все это было чудовищным обманом. Унизительно даже вспоминать культик нашего дорогого Никиты Сергеевича, а затем героя Великой Отечественной войны, героя целины, героя возрождения, махрового аппаратчика Леонида Ильича Брежнева, жалкую фигуру Черненко.

В феврале 1984 года, когда стало известно о кончине Ю.В. Андропова, сидя в маленькой комнатке в информационной службе, мы гадали, кто же станет нашим вождем, и гнали прочь мысль, что это место может занять бывший заведующий гаражом и бывший заведующий канцелярией Черненко. Уже через неделю на собраниях и совещаниях зазвучали льстивые слова о «лично товарище Константине Устиновиче Черненко». В этот период уже не обязательно было глубоко и искренне верить, но совершенно обязательно было публично врать. Обстояло ли дело по-другому при Андропове? Обаяние его личности в моем кругу оперативных работников разведки среднего и рядового эшелона было велико. Оно возрастало в личном общении с Юрием Владимировичем. Он был дальновиден, практичен и остроумен, говорил просто и по делу. Не пришло бы в голову в разговоре с ним прибегать к текущим лозунгам, привычной риторике. Случись такое, думаю, разговор был бы последним.

Но и Андропов лгал и вольно или невольно заставлял нас верить в ложь и лгать самим. Из официального лексикона исчезло слово «совесть». Ложь стала и ступенькой к успеху, и инструментом в политических играх, и условием выживания. Но совесть, человеческое достоинство могли исчезнуть без следа только в высших и приближенных к ним сферах, где пьянящий аромат власти и всесилия заглушал все. Они врали ради власти, заставляли нас врать ради своей власти, мяли, уродовали наши души, а мы были вынуждены делать вид, что верим, старались искренне верить всей этой своекорыстной и тупой болтовне. Искренне верить, ибо иначе жить человеку, в котором сохранились хоть какие-то частицы совести, невозможно.

Настали новые времена. Если ложь и не отменили, то по меньшей мере уравняли в правах с правдой. Уходила в прошлое непременность единой канонизированной истины, носителями которой были верховный жрец и таинственный синклит мудрецов, именуемый «Политбюро». Еще принюхивались подозрительно к словам блюстители былой идейной чистоты, но становилось ясно, что каждый может верить в то, что ему кажется правдой, и открыто об этом говорить. Появилась робкая надежда, что даже если наши вожди не очень мудры, то по меньшей мере честны. Право на правду, однако, было вновь использовано для обмана. Нас предали в очередной раз.

Светят огоньки моего дома. Нина не спит, она уже знает о происшедших переменах, мой решительный отказ от должности первого заместителя Председателя КГБ одобряет. Что-то наконец проясняется: вожатым должна быть только собственная совесть. Достанет ли мне сил? Я выпиваю стакан водки, с аппетитом ем и ложусь спать, не взяв в руки книгу. За открытым окном тихонько шумит лес, далеко-далеко кричит беспокойная ночная птица, воздух пахнет дубовыми листьями. Горбачев, Новодворская, Поделякин, Ельцин, Бакатин, толпа на обезображенной площади, Верховный Совет сбиваются в какой-то бесформенный ком и укатывают за пределы сознания…

Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина Поволяев Валерий Дмитриевич

Шебаршин-младший

Шебаршин-младший

У Леонида Владимировича с Ниной Васильевной было двое детей, оба родились за границей: сын Леша и дочь Таня.

Таня – по мужу ее фамилия была Насупкина, – умерла от тяжелейшего приступа астмы на руках плачущего отца, сынишке Татьяниному Сереже в ту пору было около двух месяцев, он еще не понимал, что происходило, и хотя им готов был заниматься отец, Юрий Васильевич Насупкин, внука решительно забрал к себе дед Леонид. Леонид Владимирович Шебаршин.

Зятю он сказал:

– Юра, у вас впереди жизнь, большая жизнь, вы наверняка создадите свою семью, будет много хлопот, отдайте Сережку на воспитание мне. Вы же можете приезжать в любое время, чтобы видеться с ним, хоть ночью.

Насупкин согласился с Леонидом Владимировичем, часто приезжал, возился с сыном, и так было долго. Потом он женился – жизнь взяла свое.

А Сережа вырос, выучился, дед купил ему небольшую квартиру, в которой он ныне живет.

Если покойная дочь Татьяна была похожа на отца – ну просто вылитая копия, то сын Шебаршина Алексей Леонидович похож на мать – Нину Васильевну. Тоже вылитая копия. Те же глаза, тот же овал лица, та же содержательность.

Мы встретились с Алексеем Леонидовичем в кабинете Прилукова, говорили об отце часа два, наверное, если не больше. Алексей Леонидович закончил тот же институт, что и отец, и очень успешно прошел ступени иерархической мидовской лестницы от младшего «додипломатического» сотрудника до чрезвычайного и полномочного посла, занимался, как и отец, «индийским регионом» – Индией, Пакистаном, Бангладеш, другими странами, входящими в этот сложный узел.

Когда крохотный Сережка остался без матери, Алексей Леонидович с женой также хотели забрать его к себе, но дед им не отдал внука, решил заниматься Сережей сам.

Отца Алексей любил, это было видно, несмотря на сдержанность, и Шебаршина-старшего, пожалуй, невозможно было не любить. Любил Шебаршин-младший и мать, она была таким же ярким человеком, как и Леонид Владимирович, и одновременно была хорошим дополнением к нему. Кто знает, может быть, Шебаршин и не сделал бы той карьеры, что сделал, если бы у него не было такой жены. Он и после смерти Нины Васильевны не женился, остался верен ей.

Несмотря на одиночество в большой квартире – ведь дети и внуки уже покинули родное гнездо, разлетелись, а одиночество – штука очень тяжелая.

О матери Шебаршин-младший рассказывает с нескрываемой нежностью: школу она закончила, как и отец, с серебряной медалью, в институте училась на одном курсе с Леонидом Владимировичем, занималась Китаем и легко выучила труднейший язык. Но, выйдя замуж за Леонида Шебаршина, целиком подчинила себя мужу, его заботам и чаяниям. В молодости Нина Васильевна была первоклассной спортсменкой, участвовала во всесоюзных соревнованиях, несмотря на небольшой рост, была чемпионкам по прыжкам в высоту, выступала за «Крылышки» – команду «Крылья Советов»…

Помню, когда я работал над большой статьей о семействе Шебаршиных для газеты «Семья», то допустил ошибку, написал, что Нина Васильевна родилась во Пскове (и что меня толкнуло на столь необдуманное утверждение, не знаю до сих пор), и когда я приехал к Шебаршину уже с пачкой газет, Нина Васильевна произнесла каким-то робким и тихим голосом:

– Вы знаете, Валерий, я родилась не во Пскове…

В разговор немедленно вмешался Шебаршин, прикрикнул шутливо:

– Цыц, мать, где написано, там и родилась!

Младший Шебаршин много рассказывал об Индии, о тамошней жизни, об охоте… Умел Леонид Владимирович лихо бить из ружья, влет, и почти не было случаев, чтобы он промахивался.

Кстати, здесь, в Москве, в тире Шебаршин также показывал блестящие результаты. Он дружил с заместителем министра внутренних дел СССР Логвиновым, поэтому, когда позволяло время, отправлялся в тир МВД. И, к удивлению опытных оперативников, «обстреливал» почти любого милицейского мастера из всех видов оружия.

Но вернемся в Индию. Я попросил Алексея Леонидовича рассказать какую-нибудь историю про отца, когда тот здорово повлиял на него.

– Вообще-то дети отца побаивались – наверное, так и положено в каждой семье: кто-то должен обладать незыблемым авторитетом. У нас таким авторитетом обладал отец… Если он просил что-то сделать – делали незамедлительно.

История, которую рассказал Алексей Леонидович, любопытна и с точки зрения психологии, и с точки зрения воспитания.

Отец с матерью находились в Дели, а Алексей в Москве – в столице не то, что в Дели, можно было получить хорошую школьную подготовку…

И так уж получилось, что у Алексея Шебаршина в школе не пошел иностранный язык, английский – ну не пошел, и все тут. Хоть плачь. И было отчего плакать, когда Алексею влепили одну двойку, а затем вторую.

Вызвали, естественно, отца. А отца нет – он находится за границей… Вызвали мать. Ее также нет в Москве – вместе с отцом пребывает за кордоном. В общем, дела складывались хуже некуда.

На каникулы Алексей полетел к отцу и там, в Дели, ничего скрывать не стал, все рассказал.

Отец расстроился – сам он английский знал великолепно – почему же сыну не дается язык? В конце концов отец поступил так: достал с книжной полки красочный английский комикс, отметил несколько страниц и сказал сыну:

– Задание следующее: за день перевести эти страницы, вечером, когда я приду с работы, пересказать на английском. Все понятно?

Вечером Алексей пересказал отцу переведенный текст, на следующий день получил новое задание – перевести очередные несколько страниц и вечером пересказать их.

За месяц Алексей перевел, пересказал, а фактически – выучил весь толстый комикс, от корки до корки, вместе с текстом в голове засело несколько сотен новых английских слов, и когда он приехал в Москву, то удивил всех в своем классе, и в первую очередь – учительницу английского языка… Та даже рот от удивления раскрыла. Обошел он даже знатную местную отличницу Веру Кузину. Вера, кажется, до сих пор не может простить Алексею Шебаршину того поражения.

А у Алексея с той поры пошел язык – и не только английский… В результате он в 1982 году окончил легендарный вуз МГИМО, восточное отделение факультета международных отношений, стал дипломатом. В Индии проработал девять лет, в Пакистане пять лет, в Шри-Ланке – послом четыре года. А всего в системе Министерства иностранных дел Шебаршин-младший отработал двадцать девять лет.

В Союзе для детей, чьи родители находились за границей, были созданы специальные школы – интернаты. Одна, по линии МИД, располагалась в Чкаловской, вторая, по линии КГБ, находилась около метро «Измайловский парк», в таком интернате Алексей отучился четыре года – в шестом, седьмом, восьмом и девятом классах.

Конечно, лучше, когда дети находятся при родителях – тогда и воспитывать их проще, и семьей управлять легче, – но отец рассудил справедливо: в посольской школе все науки Алексею давались бы легко, но легкость эта была бы видимой – пятерки ему ставили бы только за то, что он сын Шебаршина, учителя потакали бы, а в интернате потакать никто не будет, там все равны, там учатся и дети чрезвычайных полномочных послов, и дети «додипломатических» работников… Поэтому лучше все-таки учиться в Москве, в интернате.

Об интернате у Алексея Шебаршина остались самые теплые воспоминания – это было некое школьное братство, имеющее свой негласный устав и свой кодекс чести, свою иерархию и свои приоритеты. При всем при том никто никого не зажимал – все были равны.

Конечно, случалось иногда, что, находясь в школе-интернате, сын коменданта посольства с некой завистью поглядывал на сына посла, но это бывало настолько редко, что даже не замечалось ребятами. Зато родители могли быть спокойны за своих детей.

Когда Алексей закончил школу, приехал отец. Поставил на стол две бутылки хорошего шампанского – не какого-нибудь быстро сочиненного вина, которое, как скороспелое пиво, варят в ведре, а настоящего шампанского, – сказал с довольным теплом в голосе:

– Это тебе и твоим друзьям, – потом показал пальцем на книжную полку, там лежал блок заветного и такого редкого в Москве «Мальборо» – вкусных американских сигарет, – показал молча, без всяких сопроводительных слов…

Да, собственно, и без того все было понятно.

Кстати, Алексей Шебаршин выпивать так и не научился, он не пил даже там, где надо было обязательно выпить, – можно сказать, протокол того требовал, – и старался очень мягко объясниться с теми, кто настаивал, чтобы он обязательно взял в руки бокал.

А вот привычка курить, и курить часто, привилась ему – от отца досталась. После школы у Алексея был институт, после института несколько месяцев он работал в центральном аппарате МИДа, затем пять лет в нашем посольстве в Дели, потом стал атташе. А атташе – это уже человек с зелеными дипломатическими «корками» в кармане.

Работать в Индии было интересно, и Алексей Леонидович был благодарен, что отец привил ему интерес, а позже и любовь к этой стране. Много необычного повстречалось Алексею в жизни, многому он научился, да и на жизнь, если честно, стал смотреть другими глазами: ведь всякая страна, ее философия, народ и обычаи, культура и бытовой уклад обязательно откладывают отпечаток на человеке, который в нее приехал.

И не просто приехал, а решил поработать, провести в стране несколько лет… Очень быстро Алексей Шебаршин пришел к выводу, что на Востоке работать интереснее, чем на Западе.

Тут и народ чище, деликатнее, приветливее, проще чем на Западе, отношение к русским уважительнее… А на Западе человек будет очень часто улыбаться, говорить приятные слова, за пазухой же – держать камень. И при первом же удобном случае, когда собеседник потеряет бдительность, огреет этим камнем.

Примеров тому – более чем достаточно. Так что Алексей Леонидович совершенно справедливо считает, что и ему самому повезло, и отцу повезло – очень интересны те страны и земли, в которые их привела дипломатическая дорога (и, соответственно, образование).

После Индии Шебаршин-младший пять лет работал в Пакистане. Миссия его была трудной – он искал советских военнопленных, захваченных душманами в Афганистане и переправленных в Пакистан.

Впрочем, захватывали душманы не только военных, но и гражданских лиц. В частности, в самом начале Афганской кампании взяли одного видного геолога, который занимался делом, очень нужным для всего Афганистана, – искал в страдающей от безводья стране воду и нашел ее, много воды нашел. Тот же Кабул может получать ее сегодня столько, сколько посчитает необходимым.

У геолога было немало заслуг – он прошел войну во фронтовой разведке, имел много орденов, в Афганистане работал руководителем геологического контракта, фамилия его – Ахримюк.

Помог выкрасть геолога его собственный шофер-афганец, и сколько потом наши разведгруппы ни ходили по афганским провинциям, чтобы освободить пленника, так и не нашли его – возвращались ни с чем.

Года через два наша армейская разведка прощупывала на сопредельной территории лагеря моджахедов, так командиру показали одинокую могилу, заросшую бурьяном:

– Здесь лежит ваш шурави…

Это была могила сугубо гражданского – не военного – человека: славного геолога, так много сделавшего для Афганистана, – его просто-напросто замучили.

Всем нашим штатским лицам, приезжавшим в ту пору в командировки в Афганистан, обязательно выдавали оружие – пистолеты. В основном это были «Макаровы». Оружие давали не для того, чтобы воевать с душманами и проявлять героизм, – давали, чтобы шурави (советские, значит) не могли живыми попасть в плен.

Это тоже Восток, тот самый пахнущий пряностями колдовской Восток, которым мы так часто восхищаемся, способный очаровать и сделать неисправимым романтиком самого прагматичного, жесткого человека.

Я представляю, сколько надежд было связано у наших ребят, оказавшихся в душманских застенках, перенесших и голод, и пытки, и унижения, – с людьми, занятыми поисками пленных.

Приходилось связываться со всеми «организациями милосердия», которые могли помочь в поисках, и в первую очередь с Красным крестом. Красный крест помогал очень много, часто и, главное, эффективно.

Однажды Красный крест передал в наше посольство в Исламабаде письмо военнопленного – паренька-таджика по фамилии Ташрифов.

Письмо паренек направлял своему отцу, живущему в Памирских горах, сообщал в нем, что домой он никогда не вернется, жизнь у него заладилась отличная, он находится среди своих исламских братьев и не о чем не жалеет.

Письмо это, естественно, прочитали в посольстве, никого из сотрудников оно не порадовало, но по закону все письма, которые передавали сотрудники Красного креста, надо было обязательно пересылать адресатам.

Решено было переслать и это письмо несчастному отцу, лишившемуся своего сына.

Но вот какая штука – в спешке никто не обратил внимание на конверт. А на конверте, помимо адреса, было написано следующее: «Афганский враг рядом».

Это был сигнал: письмо написано под диктовку, паренька-солдата держат взаперти и не собираются его выпускать.

Советский посол Виктор Павлович Якунин взял письмо, взял конверт и отправился в Министерство иностранных дел, где потребовал, чтобы в этом деле тщательно разобрались.

Чиновники из министерства вынуждены были отступить, представитель их поехал в лагерь, где базировались душманы. Паренек-таджик оказался там… Его привезли в Исламабад. Из Советского Союза тем временем прибыл отец паренька, кинулся к сыну, на глазах слезы.

– Ты почему решил оставить меня? Разве я тебя плохо воспитывал, разве я тебя в чем-то ущемлял?

А паренек и ответить ничего не мог, горло у него было также забито слезами – обнимал отца и плакал.

Потом, придя в себя, он рассказал, при каких обстоятельствах было написано письмо, как на него давили и диктовали каждое слово… Если бы он не подчинился – обязательно убили бы.

Вскоре отец и сын Ташрифовы уехали в Советский Союз, в Таджикистан, а пакистанская сторона вынуждена была в очередной раз признать наличие на своей территории враждебных Советскому Союзу лагерей…

Когда наступил очень непростой август 1991 года и в Москве вспыхнули беспорядки, Шебаршин-младший возвращался на машине из Пешавара в Исламабад и по радио услышал сообщение о том, что творится в советской столице. Сделалось тревожно, очень тревожно: отец ведь такой человек, что в стороне стоять не будет… Несмотря на всю свою доброту, на неспособность кого-либо обидеть, на порядочность и нежелание вмешиваться в какие-либо дрязги.

Не дай Бог, что-нибудь с ним произойдет… Этого Алексей Леонидович боялся – даже горло перехватывало и делалось нечем дышать.

Вернувшись в Исламабад, он начал звонить отцу. Домой, на дачу, на работу, в ответ звучали длинные тоскливые гудки. Похоже, такими гудками измеряется пустота…

Шебаршин-младший нервничал и звонил, звонил, звонил в Москву.

Дозвонился через два дня. Отец был жив, здоров, голос был только очень усталый и озабоченный. Алексей Леонидович хорошо понимал, какая нагрузка на него легла.

Хотелось немедленно отправиться в Москву, увидеть отца, увидеть мать… Но для этого надо было бросить все дела с военнопленными, которые он вел, обрубить очень непростые поиски. Этого допускать было нельзя ни в коем разе. Да и помощь его очень требовалась незнакомым людям, очутившимся в душманских ямах. Нужно было дождаться отпуска, своей очереди.

Но все отпуска в посольстве заморозили, причина была банальнейшая – не хватало денег. Финансирование дипломатии было сокращено по всем статьям (да и что там дипломатия! – в угоду обогащению, достижению карликовой цели – вырастить собственных миллиардеров-олигархов, на бок были положены тысячи важнейших заводов, в том числе и оборонных, исчезли целые отрасли промышленности), в Москву Алексею Леонидовичу удалось попасть только через два года.

Отец был бодр, хорошо держался и хорошо выглядел, на все, что происходило вокруг, имел свой взгляд, сохранил связи с друзьями и коллегами. И вообще был полон оптимизма. Это был какой-то обновленный человек, и он понравился Шебаршину-младшему.